Безрезультатно, месяц третий
в глубины голубой пустыни
старик упорно сеял сети
и доставал, увы, пустыми.
Но снова сеял сеть в глубины
старик, судьбою нелюбим...
А небо было голубиным,
а море — нежноголубым.
В воде куражились акулы
и албатросы — над водой.
Старик сжимал седые скулы
и оставался молодой.
Ракетой прыгали бониты,
мурены раззевали зев.
Старик, загаром — фиолетов,
без гнева продолжал свой сев.
На 78-ое утро
меч-рыба скушала крючок
и, от стараний перламутров,
подсек Старик ее в сачок.
Кидалась рыбина в глубины
таская лодку за собой...
Старик, от тяжести рубинов,
ой! — прнял бой с самой Судьбой.
Судьба играла на кларнете,
на Старике ж седой парик.
И стал пурпурно-фиолетов
устав от старости, Старик.
Как бог боролся с рыбой-глыбой
и потом тек он, — но потом
она покорной гладкой глыбой
— китом! — повисла за бортом.
"Ужо! Голубушку уделал" —
сказал Старик, стирая пот,
а тело Старика желтело
как абрикосовый компот.
"Не зря убить тебя старался —
теперь ахчу заполучу,
любя, как рыбину, на мясо
загнав большому богачу.
Мир праху! Рыба ловит рыбу
а рыбу ловит человек, —
все на крючке повисли, ибо
так повелось из века в век!"
Так философствовал устало
Старик, с меч-рыбой говоря
а тело ныло и блистало
и розовело, что заря...
Вдруг — тщетны стали все старанья!
Акулы скулы тут как тут —
как мчатся мухи на варенье
на труд накинулись, на труп.
Ах, чтоб придти им часом раньше!
Старик устал и стал как нить.
Бос, от бессилия оранжев,
не мог акул угомонить.
Они ж, бессовестные воры,
терзали рыбине бока
и очень скоро, споро споря,
объели, звери, Старика!
Они, канальи, не смотрели
что сед Старик уж много лет
и рыбу-глыбу нагло съели
оставив беленький скелет.
Спускался вечер. В тихий ветер
смеркалось солнце над водой.
Старик,от горя цвета желчи,
не хныкал над лихой бедой.
Сказав скелету: "Нынче хватит!"
качая шаром головы
лег на кровать...
И там, в кровати
ЕМУ
ОПЯТЬ
ПРИСНИЛИСЬ
ЛЬВЫ.
